Русские на Мариенплац - Страница 98

Эдик встал из-за стола, подошел сзади к сидящей Юльке, обнял ее за плечи и прошептал:

– Спасибо тебе… Ангел-хранитель ты мой.

– Ну, что ты… – тихо сказала Юлька. – Я же тебя всю свою жизнь люблю!.. С моих тринадцати лет… Еще с тех подмосковных Подлипок, когда я приходила на этот твой дурацкий кружок в Дом пионеров и школьников… Ты думаешь, мне акробатика была нужна? Ты мне был нужен! Я же спать ложилась с мыслью, что завтра ты приедешь из Москвы к нам в Подлипки на эти кретинские занятия акробатикой, которую я не перевариваю до сих пор… Родной мой, любимый дурачок! Ну, как же мне тебя не защитить?! Я же этим защищаю свою любовь к тебе – единственное в моей жизни, что не изгажено и неистребимо!

Вечером Эдик позвонил от Юльки в «Китцингер-хоф». Трубку подняла насмерть перепуганная Наташа.

Оказывается, Петер представил звонок Юльки в олений загон в жутковато-таинственно-мрачных тонах, сообщив, что Эдик спешно сорвался из дому и уехал в Мюнхен, в отель «Парк-Хилтон», к какой-то женщине, якобы своей старой подруге, но это вполне может быть и враньем – вероятнее всего, его выманили из дому те самые мафиози, которые приезжали на белом девятьсот сорок четвертом «порше»…

Нартай и Наташа бросились звонить в «Парк-Хилтон», но там по телефону не дают сведений о людях, живущих в отеле. Тогда они созвонились с Клаусом Зергельхубером, и тот по своим полицейским каналам выяснил, что одна русская женщина из Москвы, действительно, живет в «Парк-Хилтоне», но она занимает, не больше, не меньше, – «экзекьюти-флор», числится под индексом VIP – «особо важная персона», а телефоны таких постояльцев отеля держатся в строжайшем секрете и выдаются только по официальным запросам криминальной полиции или Интерпола. А Клаус всего лишь сельский полицейский, но он все-таки что-нибудь попробует сделать… И Нартай орет, что он сейчас же помчится в Мюнхен и расчехвостит весь этот «Парк-Хилтон», а Наташа и Петер умоляют его подождать еще немного, может быть, Клаусу удасться навести более подробные справки…

Потом трубку схватил Нартай и закричал так, будто хотел, чтобы его голос был услышан в Мюнхене без помощи телефона:

– Эдька!!! С тобой все в порядке?!

– Да, да… Успокойтесь вы там! И ради Бога, дайте отбой Клаусу!.. Что вы там за панику устроили?..

– С тобой, действительно, все в ажуре? Или ты не можешь говорить?!

– Да, могу, могу, Нартайчик…

– А может, они тебя там на мушке держат?!

– Вы что, с ума сошли?! Никто меня не держит на мушке… Успокойтесь немедленно! Я утром приеду домой и все расскажу.

– А позвонить раньше ты не мог, мудила?!! – прокричал Нартай так, что Эдику и в самом деле показалось, что он слышит голос Нартая из «Китцингер-хофа» вне всякой телефонной связи. – Мы, понимаешь, тут на нервной почве по потолку ходим, а он… Засранец!

– Ну, все, все… Спускайтесь на пол и не дергайтесь. Я жив-здоров, чего и вам желаю. Утром буду дома.

– Пошел ты, знаешь куда?! – крикнул Нартай и бросил трубку.

Ночью с Юлькой было, как всегда, удивительно хорошо и нежно…

И, как во все прошлые московские ночи с Эдиком, с Юльки напрочь слетел стойкий налет профессионализма, куда-то спрятался, а может быть, и вовсе исчез отточенный техницизм квалифицированной и многоопытной валютной проститутки самого дорогого и высокого класса. И не было в эти ночи с Эдиком в ней никакого актерства, никакого желания поразить партнера широчайшим и разнообразнейшим ассортиментом приемов, которыми она последние годы так успешно пользовалась в общении со всеми своими клиентами.

С Эдиком Юлька становилась совершенно иной. Нежной, ласковой, порой даже чуть стыдливой молодой влюбленной женщиной, счастливой от близости именно с ним, только с ним, будто кроме Эдика у нее вообще никогда никого не было.

– Женись на мне, Эдька, – полушутя-полусерьезно сказала Юлька, когда мышиный серенький октябрьский рассвет стал медленно просачиваться в спальню сквозь неплотно задернутые шторы. – Живи, где хочешь – в Мюнхене, в Париже, в Москве… Я буду приезжать, прилетать к тебе, приплывать морем… Когда ты захочешь. Когда позовешь. А я буду знать, что у меня есть ты. Захочешь – войдешь в мой бизнес, не захочешь… Эдичка! Гениальная идея! А хочешь быть хозяином цирка?! Директором и хозяином!.. Давай, я тебе здесь куплю цирк!!! Ты наберешь труппу из шикарных артистов, начнешь ездить на гастроли по всему миру!.. Я буду прилетать к тебе, где бы ты ни был!.. А ты будешь изредка стараться делать вид, что очень меня ждал. А? Мне главное знать, что ты есть… А когда ты станешь старенький и больше не сможешь стоять на одной руке, мы с тобой купим несколько слонов и ты будешь выходить с ними на манеж, как укротитель…

– Это у львов и тигров укротители, – грустно поправил ее Эдик. – У слонов – дрессировщик.

– Ну, дрессировщик, какая разница!.. – раздраженно выкрикнула Юлька и в ее голосе послышались слезы. – А я буду тебе ассистенткой! Лишь бы не располнеть к тому времени…

Она рассмеялась, чтобы иметь возможность в любую секунду обратить все сказанное в веселую шутку, а потом вдруг совсем тихо добавила:

– Я ведь уже почти год, как завязала. Ну, ты понимаешь?.. Я теперь только в бизнесе. И я, наверное, смогла бы стать хорошей женой…

В этом Эдик никогда не сомневался ни одной секунды.

И кто знает, предложи ему это Юлька пять лет, три, даже два года тому назад, может быть, сейчас вместо Нартая она бы ему ассистировала. Вот уж, действительно, было бы «украшение номера»! Так всегда в цирке называли жен артистов, выходящих на манеж вместе с мужем. Это носило несколько ироничную окраску, но здесь не было бы никакой иронии. Красивая, пластичная, грациозная, с детства умудрявшаяся носить любую простую тряпку так, будто она из коллекции Ива Сен-Лорана, от Кардена, от Нины Риччи…